Разговоры об исламизации Европы и шире Запада уже давно превратились в фон их повседневной жизни. Хотя, если использовать этот термин корректно, как описание процесса, в результате которого ислам превращается в доминирующую силу на той или иной территории, придется признать, что исторически это происходило одним из двух способов.
Либо мусульмане приходили в них как завоеватели, утверждая господство не только своей религии, но и своей привнесенной в эту страну культуры. Либо мусульманским проповедникам удавалось найти путь к сердцам местных жителей, как правило влиятельных, и те принимали ислам сами, превращая его в господствующую религию через ее адаптацию к местной культуре.
Несмотря на исламофобский алармизм, Запад далек от обоих этих сценариев. Даже в случаях максимального культурно-демографического присутствия мусульманских иммигрантов в тех или иных частях Запада можно говорить максимум об автономных диаспорных очагах, объективно являющихся в этих странах чем-то вроде гетто. Ведь они в лучшем случае имеют скромное влияние на национальную политику принимающей страны, а в худшем маргинализованы в ней.
В демократическом, массовом, да еще и информационном обществе с трудом можно представить себе и второй вариант — обращения в ислам какого-то современного народа по решению его правителя. И тем не менее в условиях, когда иностранные мусульмане приходят в принимающие страны Запада не как завоеватели, а как просители их жительства, не обладающие в новых обществах реальной силой (как бы кому ни казалось обратное), перспективы пусть не классической «исламизации», а просто ислама как такового в этих странах могут быть связаны только с теми, кто уже является органической частью их обществ, причем способной влиять на их умонастроения.
И если одной из таких категорий являются хорошо натурализированные иммигранты в нескольких поколениях, то другой — коренные жители этих стран, принимающие ислам.
Как это было в прошлом
Но чтобы не сложилось впечатления, что европейцы, принимающие ислам — явление только последних десятилетий, потребуется сделать небольшой экскурс в историю. Принятие ислама европейцами имело место еще в глубине веков и порой становились заметным историческим явлением. И речь даже не о таких европейских мусульманских народах, как босняки, хотя и о них в подобных разговорах стоит помнить.
То, что Андалусия семь веков находилась под властью мусульман, хорошо известно. Однако понять характер такого цивилизационного явления, как Аль-Андалус, мешает представление, согласно которому это было время исключительно «арабского господства». На самом деле мусульманские завоеватели не только пришли в Андалус двумя объединенными, но все же различными этническими группами (арабов и берберов), но и способствовали созданию еще двух мусульманских сообществ, уже из числа этнических европейцев: мувалядов (испанцев, принявших ислам) и сакалиба (выходцев из Центрально-Восточной Европы, главным образом славян, принявших ислам).
Российский историк Д.Е. Мишин написал о мусульманах-сакалиба целую книгу «Сакалиба: славяне в исламском мире в раннее Средневековье». Что касается мувалядов, их известными в андалусийской истории примерами были Бакий ибн Махляд, Абдульмалик ибн Сарадж и Мухаммад ибн Хазм. А такие авторы, как Мухаммад ибн Сулейман аль-Ма’афири и Абу Мухаммад ‘Абдуллах ибн аль-Хасану, стали своего рода выразителями идей мувалядского патриотизма и солидаризма. У всех них были арабские имена, но речь идет о мусульманах-испанцах, сохранявших свою идентичность. Таких людей было настолько много, что последующее вытеснение из Андалусии мусульман, известное как Реконкиста, кастильский историк Альфонсо де Паленсия называл гражданской войной.
Неудивительно, что какая-то часть вытесненных из Андалусии мусульман, искавших прибежище на другом берегу Средиземного моря, стала частью такого явления как пираты или корсары. Английский путешественник Джон Смитт в своей книге «Правдивые путешествия и приключения Джона Смита» писал о массовом присутствии принявших ислам европейцев среди пиратов своего времени. Отдельные исследователи даже считают, что именно такие люди были основой пиратства на юге Средиземноморья. Причем эти пираты были своего рода военно-политическим феноменом, который в частности использовала в своей политике Османская империя. Так, прототипом знаменитого Джека Воробья в реальной жизни был Джон Уорд, он же капитан Османского флота Юсуф Райс. Еще одним известным европейским пиратом, впоследствии ставшим османским адмиралом и даже правителем Алжира, был принявший ислам итальянец Джовани Диониджи Галени, известный как Кылыч Али-паша.
Османская империя вообще была настоящим клондайком для амбициозных европейцев, которые, принимая ислам, получали в ней доступ к стремительным, как сказали бы сейчас, социальным лифтам. Так, например, французский аристократ и военачальник Клод Александр де Бонневаль в XVIII веке, приняв предложение османского султана, перебрался в Стамбул, где стал Ахмет-пашой. Он реорганизовал османскую артиллерию и возглавил османскую армию в ряде победоносных сражений против австрийцев, русских и персов, в награду за что был назначен наместником острова Хиос в Эгейском море. В Европе стал широко известен благодаря знакомству со знаменитым Казановой и своим мемуарам, изданным в Лондоне в 1747 году.
А в XIX веке Османская империя стала убежищем и опорой многих европейских революционеров, чьи народы на тот момент потерпели поражение в борьбе с более могущественными империями. Это и военный лидер венгерской революции 1848 года Юзеф Бем, ставший фельдмаршалом османской армии Мурат-пашой, и один из лидеров польского восстания 1830 года Мирослав Чайковский, ставший офицеров османской армии Саддык-пашой, сформировавшим в ее составе «Славянский легион» для борьбы против России.
К слову, по воспоминаниям Чайковского, в то время при дворе османского султана вообще доминировали славянские языки. Он же в своих исследованиях показал, что «турецкое завоевание» Венгрии на самом деле была славяно-мусульманским, а боснийской шляхте принятие ислама и союз с османами позволили отстоять свои древние права от сербского абсолютизма.
Что сейчас
В наши дни мусульман из числа коренных европейцев и других коренных жителей Запада (например, афроамериканцев и латиноамериканцев) в социокультурном отношении можно разделить на три группы.
Первая — люди, принимающие ислам в браках с «этническими мусульманами». Обычно это женщины, и это, пожалуй, наиболее многочисленная категория «новых мусульман» из числа «старых европейцев» (и других сообществ Запада). В разных случаях у них могут быть разные причины принятия ислама: иногда более идейные, иногда более семейные, иногда переплетенные. Однако если рассуждать об этой категории с позиций соотношения европейского (и других западных) и иммигрантско-мусульманского сообществ, то с принятием ислама они обычно переходят из первого во второе.
Вторая — хотя и кардинально отличная от первой по характеру и причинам своего выбора, но отчасти схожая по дальнейшей траектории развития своей идентичности. Это идейные неофиты, которые после принятия ислама, обычно в «жесткой» версии, считают для себя невозможным оставаться в немусульманском обществе, и эмигрируют в мусульманские страны. Порой — в непризнанные и отличающиеся «экстремальными условиями жизни». Подвидом такой категории можно считать тех, кто хоть и не эмигрирует в мусульманские земли физически, идейно и культурно оказывается во «внутренней эмиграции», зачастую выбирая экстремальные формы взаимоотношения с окружающим их обществом. Во всех этих случаях, как и представители первой категории «новых мусульман» из числа «старых европейцев», они фактически выбывают из европейского (или иного западного) общества, становясь для него внешними или внутренними эмигрантами.
Третья — это те европейцы и представители других укоренных западных сообществ, которые принимают ислам по мировозренческим соображениям, но при этом сознательно остаются в своей социокультурной среде. Впрочем, формы реализации этой установки могут быть разными — от индивидуалистической, обычно вынужденной, до коммунитарной.
Последнее имеет место тогда, когда «новым мусульманам» удается создать свои общины и жить по соседству друг с другом. Речь в таких случаях обычно идет не об изолированных поселениях (например, в сельской местности), а о стягивании единомышленников в небольшие города или районы городов более крупных, где они активно коммуницируют со своими немусульманскими соседями. Подобные общины в Европе в разное время создавались испанскими мусульманами в Гранаде, английскими в Норвиче, немецкими в Потсдаме, а прямо сейчас мусульмане — этнические словаки создают свой центр в Банской Быстрице. Целый феномен афроамериканских мусульманских общин разных теологических направлений (от достаточно «ортодоксальных» до явно «гетеродоксальных» вроде «Нации Ислама») уже давно имеет место в США, представляя собой тему, заслуживающую отдельного обзора.
Однако создание подобных общин — скорее исключение, чем правило. В большинстве случаев у «новых мусульман» из «старых европейцев» нет достаточных человеческих и материальных ресурсов для реализации таких проектов. Ведь «их» властям они в лучшем случае просто не нужны, а мусульманским сообществам, собирающимся вокруг иммигрантов, они в лучшем случае интересны в индивидуальном качестве, а не как создатели новых «непонятных» общин. Поэтому подобные люди чаще выстраивают свою собственную индивидуальную (максимум — семейную) стратегию, пытаясь балансировать между «местным» и иммигрантско-мусульманским окружением. Увы, не всегда удачно — отсюда нередкие срывы представителей этой категории либо во вторую, либо вообще в отказ от ислама.
И тем не менее, несмотря на все проблемы, количество «новых мусульман» из числа «старых европейцев» продолжает расти. Вопрос в том, сумеет ли это явление обрести качество, позволяющее исламу стать частью их «природных» обществ, а не чем-то, ассоциирующимся у них исключительно с иностранцами.
