За последние более десятка лет практически ни одна дискуссия о современной Турции не обходится без упоминания идеи «неоосманизма». Хотя сам термин остается крайне неопределенным, именно на него ссылаются, когда хотят описать предполагаемую агрессивную «имперскую» и «исламскую политику» правительства Реджепа Тайипа Эрдогана. Несмотря на то, что многие серьезные эксперты по Турции закатывают глаза, стоит им услышать очередной разговор о неоосманизме, тема по-прежнему остается актуальной и обсуждаемой, в чем легко можно убедиться, если просто забить слово neo-ottomanism в поисковике Google.
Проблема даже не в том, что вся концепция неоосманизма ложна от начала до конца, а в том, что, имея вполне здравые и рациональные основания в виде связи современной Турции со своим османским прошлым, она настолько упрощает, искажает либо упускает множество важных деталей, что лишь наводит на ложный след, при этом совершенно не объясняя политику Турции.
Существуют разные версии того, кто придумал термин неоосманизм и когда он впервые появился. Историк Кемаль Карпат утверждает, что впервые его начали использовать в Греции в 1974 году, после операции турецких вооруженных сил на Кипре. Все же главное авторство приписывается британскому журналисту и историку Дэвиду Барчарду, который использовал этот термин в 1985 году в своей работе «Турция и Запад» (Turkey and the West).
Барчард придумал термин «неоосманизм» как один из нескольких вариантов возможной ориентации Турции в будущем, предложив наиболее подходящее определение этого термина как «осознание имперского османского прошлого», которое (по его мнению) является «более мощной силой в Турции, чем ислам», потому что «по мере того, как Турция восстанавливает экономическую мощь, у нее будет все больше и больше искушений самоутвердиться».
В каком-то смысле это хорошее определение, ибо осознание османского прошлого, без сомнения, играет очень важную роль в современной Турции. Но, как уже было сказано, все упирается в детали.
Такой ли уж новый этот «неоосманизм»?
Во внутренней политике термин неоосманизм всегда подразумевал преувеличенное противоречие между светской республикой, созданной Мустафой Кемалем, и современной Турцией в эпоху Реджепа Тайипа Эрдогана. Предполагается, и это часто подчеркивают многие эксперты, что правительство Эрдогана резко разорвало с прежней Турцией и стремится к реставрации в том или ином виде османского порядка, который завершился с провозглашением республики в 1923 году. Возросший интерес последних лет к османскому прошлому считается прямо противоположным самому духу республики Мустафы Кемаля.
Проблема этого взгляда в том, что он представляет все десятилетия истории республики как осознанное отторжение турками всего без исключения османского наследия. На самом же деле, если мы посмотрим на новейшую историю Турции, то увидим гораздо более сложную картину. В Турции долгие годы происходила трансформация понятия «османского». Если в первые годы со словом Osmanlı связывали семью султана, его двор и приближенную ко двору элиту, то с течением времени османским стали называть уже все, что имело место в Османской империи до 1924 года.
В истории Турции, например, никогда не было времени, когда турки не считали бы своей османскую армию, не гордились бы ее победами и героизмом ее солдат. Также никогда не было времени, когда турки считали бы чужим архитектурное наследие османской эпохи, украшающее Стамбул и другие города.
Другое дело, что все это – армия, архитектура, искусство и так далее – называлось не османским, а турецким. Лишь со временем происходит возрождение понятия османского как синонима турецкого.
Как бы то ни было, уже в 1940-е годы в Турции происходит заметное возрождение интереса к османскому наследию. Его кульминацией стало торжественное празднование 500-летия завоевания Константинополя султаном Мехметом Фатихом. С той поры и до самого начала 2000-х годов осознание османского прошлого никуда не уходило из Турции, несмотря на подчас жесткое противостояние между светским национализмом кемалистского образца и более «османско-ориентированным» консерватизмом.
Интересно, что термин «неоосманизм» впервые использовался в отношении экономических реформ, технологически продвинутых инициатив и активной внешней политики покойного президента Тургута Озала. Озал стал премьер-министром в результате выборов 1983 года, состоявшихся через три года после государственного переворота 1980 года.
Озала по-прежнему критикуют за то, что он был «неолиберальным» лидером и за его внешнюю политику, ориентированную на Запад. Но именно в его время впервые осознанно сформировалось мышление, о котором говорил историк Хакан Явуз в своей статье о феномене неоосманизма (Social and Intellectual Origins of Neo-Ottomanism):
«Неоосманизм – это новый образ мышления, который стремится воссоздать турецкое государственное строительство с его османскими корнями, признавая османское наследие и его общины в качестве составных элементов нации, которая живет в Турецкой Республике. Неоосманизм – это не антисекуляризм, а антиякобинство. Более того, он стремится создать конституционное гражданство на основе общих османских наследия и памяти, а также достижений республики. Он рассматривает османское наследие как космополитичное и открытое для различных сообществ под одной и той же суверенной властью».
Другими словами, неоосманизм стал турецким путем примирения различных эпох, так же как в современной Франции, например, государство и общество считают одинаково своими королевство Бурбонов, революцию 1789 года, Вандейское восстание, империю Наполеона и республиканские режимы, и при этом вовсе не стремятся реставрировать какой-нибудь Старый режим, а обращение к памяти различных эпох не грозит Эммануэлю Макрону обвинениями в «необурбонизме» (хотя разговоров о «необонапартизме» хватает и в отношении Франции).
Проблема внешней политики
Какое бы замешательство ни вызывал «неоосманизм» в обсуждении внутренней жизни Турции, настоящая беда начинается при обсуждении внешней политики Анкары.
Популярное мнение гласит, что неоосманизм – это политика Турции, направленная на восстановление имперского влияния на территориях, которые входили в состав Османской империи. Либо, говоря словами одного из экспертов, это политика, направленная на «возрождение турецкого влияния в ближневосточном регионе и превращение Анкары в доминирующую державу в этом регионе». По мнению таких экспертов, «движущей силой агрессивной внешней политики» Анкары является ее стремление добиться регионального превосходства на Ближнем Востоке.
Впрочем, на практике, как отмечает американский политолог и эксперт по Турции Николас Дэнфорт, американские комментаторы, например, используют «неоосманизм» как синоним всего, что делает Турция, если это не нравится Вашингтону.
Парадокс в том, что под неоосманизм как форму нового турецкого империализма можно по сути подвести любую внешнеполитическую активность Турции в регионе. Военная операция против боевиков из движения, которое открыто призывает к уничтожению турецкой государственности, на территориях соседних арабских государств, где уже давно идут войны с участием иностранных держав, – неоосманизм. Помощь турецкого агентства TIKA в реконструкции старинных османских мечетей в Косово и Северной Македонии – тоже неоосманизм.
В качестве «нормальной» неимперской внешней политики обычно вспоминают о десятилетиях республики, когда Турция якобы была стопроцентно ориентирована на Запад и не вмешивалась в ближневосточные дела. Даже многие признанные историки и специалисты по Турции настаивают на том, что Турция «ушла» с Ближнего Востока. «Турция, которая в течение 500 лет доминировала на Ближнем Востоке, отошла от истории Ближнего Востока, чтобы попытаться стать европейской страной», – пишет историк Дэвид Фромкин.
Серьезные эксперты с хорошей исторической памятью все же напоминают, что Турция никогда не была изолирована полностью от соседей по Ближнему Востоку. Напротив, ранняя Турецкая Республика стремилась активно участвовать в делах Ближнего Востока.
Историк Амит Бейн, опубликовавший в 2017 году книгу об отношениях Турции и ее ближневосточных соседей в период между мировыми войнами, писал: «В то время как современные турецкие, ближневосточные и европейские комментаторы могли сильно отличаться в своем отношении к тем или иным аспектам турецкого государства и общества в межвоенный период, практически никто не предполагал, что кончина Османской империи и возникновение кемалистской республики означало внезапное прекращение участия Турции в делах на Ближнем Востоке, а также начало преднамеренного долгосрочного процесса безоговорочной взаимной разобщенности и незаинтересованности».
Напротив, пишет Бейн, в конце 1930-х годов многие государственные деятели, официальные лица и комментаторы по всему региону и за его пределами предполагали, что вовлеченность Турции в этот регион в ближайшем будущем возрастет после ожидаемого ослабления британской и французской колониальной власти над большей частью бывших османских территорий в регионе.
Опытный австрийский дипломат Август Риттер фон Краль выразил общее мнение, когда в 1938 году утверждал, что «абсолютная необходимость для не очень далекой соседней Турции активно интересоваться событиями, происходящими в государствах Ближнего Востока, проистекает из их непосредственного соседства и их общей истории».
Он и многие другие в то время считали, что геополитика Турции и Ближнего Востока требует взаимных тесных отношений, невзирая на националистические идеологии государств.
Немецкий эксперт по Турции также объяснил в 1939 году, что Мустафа Кемаль Ататюрк «проводил внешнюю политику не в согласии с теориями, а в соответствии с требованиями географии и времени», и таким образом «подчеркивал и укреплял двойное положение [Турции] как европейского и азиатского государства».
Многие другие дипломаты и ученые того времени прямо говорили о Турции как о естественном «центре гравитации» для Балкан и Ближнего Востока.
Все сказанное не означает, что в отношениях Турции и ее балканских и ближневосточных соседей все эти годы было все радужно. Отнюдь, были и кризисы и годы забвения. Но эта статья не о всей сложности этих отношений.
Самое главное, совершенно очевидно, что задолго до появления термина «неоосманизм» и нынешних разговоров об «имперской» политике Анкары в регионе, турки активно участвовали в его делах. Сама история и география, как было отмечено австрийским дипломатом, делала неизбежным сотрудничество в постосманском мире. Именно поэтому восприятие любой турецкой внешней политики в регионе как имперской или неоосманской по сути лишь вводит в заблуждение.
И вот пришло время задать итоговый вопрос. Действительно ли внешняя политика Анкары изменилась настолько, что появился смысл в современном термине «неоосманизм»?
Кратко лишь стоит отметить, что политика Турции всегда была направлена на усиление влияния, силы и престижа страны в регионе – усилия, которые естественно опирались на лучшие сближающие элементы исторического и культурного наследия. Более того, такая политика всегда была направлена на независимость от Запада, даже в годы «медового месяца» в отношениях Турции и Запада, поскольку стремилась повысить статус Турции по отношению к Западу, сделав ее самостоятельным региональным центром силы.
Будучи одним из создателей современной турецкой внешней политики, Ахмет Давутоглу (министр иностранных дел Турции в 2009-2014 г.г.) считал, что Турция конкурирует с Западом, но не обязательно конфликтует с ним. Хотя он определенно разделял мнение, что западные державы исторически были несправедливы к Турции, он также полагал, что усиление влияния Турции на Ближнем Востоке может на самом деле сделать ее более привлекательным партнером для США и Европейского союза. Более того, по мнению Давутоглу, сближение постосманских государств было выгодно и Западу.
Иногда региональные предложения Давутоглу даже напоминали ближневосточный аналог Европейского союза, где Турция играет роль Германии как экономического и политического центра в регионе, интегрированном историческими связями, торговыми сделками и безвизовым режимом. При этом Османская империя является таким же общим наследием для стран региона, как империя Габсбургов для стран Центральной Европы, или империя Карла Великого для французско-немецкого ядра Европы.
Словом, неоосманизм по отношению к внешней политике Турции имеет не больше смысла, чем имел бы воображаемый «неоягеллонизм» в отношении Польши или «неогабсбургизм» в отношении Австрии.
Наследие великих империй – история, культура, география – не исчезает бесследно и играет важную роль в странах-наследниках. Иногда эта роль может быть действительно деструктивной и причинять немало беспокойств, иногда же, напротив, она помогает позитивной интеграции. Все элементы того, что называют «неоосманизмом», так или иначе имели и имеют место в Турции и во многих других странах, даже если они не входили в состав Османской империи.
В любом случае, обсуждая внешнюю и внутреннюю политику государства, такого как Турция, стоит отказаться от эффектных, но совершенно шаблонных понятий, которые призваны вроде бы объяснить все и сразу, но на деле только вводят в заблуждение. Перефразируя уже упомянутого американского политолога Николаса Дэнфорта – в день, когда президент Турции возглавит армию в походе на Вену, зовите это неоосманизмом. А пока что описание современной турецкой политики в современных же терминах будет способствовать лучшему анализу, и возможно, лучшему пониманию со стороны партнеров Турции.
