В прошлой статье было показано, что изначальное Российское государство, которое также можно назвать Старомосковской державой последних правителей из рода Рюриковичей, находилось под сильнейшим культурным и интеллектуальным влиянием Османского государства и, несмотря на все препятствия, стремилось к сотрудничеству, а не вражде с ним.
Однако эта Старомосковская держава прекратила существовать в ходе т. н. Смуты и непосредственно предшествовавшего ей периода, начавшегося с присвоения власти рода Рюриковичей боярскими и церковными кругами, с которыми боролся Иван IV. Сама же Смута по сути была «Гражданской войной», участники которой использовали поддержку внешних сил для достижения своих целей.
Официальная историография обычно преподносит ее итог в виде воцарения в 1613 году новой династии Романовых как торжество антипольского народно-освободительного движения. Но при внимательном рассмотрении все оказывается не так просто. Первый фактический правитель из этой династии и ее основатель Федор (Филарет) во время Смуты взаимодействовал с поляками вплоть до поддержки избрания польского королевича Владислава новым русским царем.
При этом Филарет был патриархом с политическими амбициями, то есть представителем той клерикальной корпорации, с которой боролся ИванIVи против которой были направлены решения проведенного им в 1551 году Стоглавого собора. Поэтому неудивительно, что после укрепления власти новой династии принципиальные решения Стоглавого собора были отменены в 1667 году, а религиозный уклад Московии подвергся принудительной трансформации с подачи придворных богословов из Речи Посполитой.
И внутренняя, и внешняя политика Новомосковского государства, возникающего при Романовых, во многих отношениях кардинально отличалась от политики Старомосковского государства. Во внутренней политике постепенно сходит на нет деятельность общенародных представительных органов – Земских соборов, завершается закрепощение крестьян и начинаются преследования тех, кто сохранил верность старомосковскому православию (древлеправославию). В международной политике начинается наступление на права союзников и вассалов Старомосковского государства – вольных казаков, служивых татар, башкирских вотчинников.
Настороженное отношение к землям, входившим в состав Речи Посполитой, и к их населению в конце концов сменяется курсом на их поглощение, и в итоге всех этих процессов вместо Московского государства возникает Российская империя со столицей в Санкт-Петербурге, построенном по образцу Амстердама. Эта Империя отличается уже выраженной экспансивной политикой, обращенной прежде всего на Запад и на Юг, с чего начинается эпоха непрерывных русско-османских войн вплоть до краха Российской и Османской империй.
Такая кардинальная внутри- и внешнеполитическая трансформация России наталкивается на ожесточенное сопротивление тех, кого вполне можно было бы назвать «глубинным народом», связанным пуповиной еще со Старомосковским государством. Не менее интересно и то, на какую внешнюю силу в своей борьбе с отечественными тиранами возлагал надежды этот «глубинный народ». Но обо всем по порядку.
XVII век, на который пришлось становление власти Романовых, имеет в русской историографии уникальное название – Бунташный век, то есть век бунтов. Оно говорит само за себя, но, на самом деле, этот период можно с полным основанием расширить до конца следующего XVIII века, когда в 1773-1775 гг. произошло кульминационное событие — восстание объединенных многоплеменных и многосословных сил народов России под руководством Емельяна Пугачева и Салавата Юлаева.
До него происходили и бунты московских горожан против боярской олигархии, и бунт московских стрельцов против насаждения Петром I иноземных порядков, и восстания казаков, возмущенных наступлением власти на их вольности. Во всех них принимали активное участие притесняемые последователи московского древлеправославия, но параллельно происходили и мусульманские восстания. С конца XVII века многократно имели место выступления башкир против попрания новой властью их прав и нарушения условий их договора с Иваном IV, на которых они принимали сюзеренитет Российского государства, а в середине XVIII века поднялось общемусульманское восстание под руководством имама Батырши из-за религиозных притеснений последователей ислама.
При этом далеко не всегда две эти линии – древлеправославная и русская, с одной стороны, и мусульманская и тюркская, с другой стороны, были строго разграничены. Если политика новых верхов России – Новомосковского государства и Российской империи противопоставляла русских и православных мусульманам, то в низах между ними порой возникало самое неожиданное взаимодействие.
Так, татарской знати на службе Русского государства, чтобы сохранить дарованные ей Рюриковичами поместья и крестьян, после воцарения Романовых надо было креститься, потому что в 1628 году мусульманам было запрещено владеть православными крестьянами, а с 1649 года уже и просто земельными наделами. Но если приспособленческая часть мусульманской знати при Романовых крестится, то часть русских крестьян, бегущих от крепостничества, напротив, принимает ислам. Об этом говорят не только многочисленные факты, но и репрессивные законы, которые принимаются для противодействия этим процессам.
Так, в Соборном уложении 1649 года говорилось: «А будет кого бусурман какими-нибудь мерами, насильством или обманом русского человека своей бусурманской вере принудит, и по своей бусурманской вере обрежет, а сыщется допряма: и того бусурмана по сыску казнить, сжечь огнем безо всякого милосердия». Живший вXIXвеке русский историк Н.Фирсов писал: «Тяжести, наложенные на тяглых людей и в том числе на иноверцев в царствование Петра Великого, в особенности введение подушной подати, усилили, как мы уже видели, еще более против прежнего произвольное переселение инородцев за Каму к Башкирцам. Эти переселенцы, между которыми попадались и Русские податные люди, конечно, уносили с собой недоброе чувство к Русской власти».
О последующей судьбе таких людей можно судить по содержанию докладной записки об управлении населением Уфимского уезда от 1735 году И.Кирилова и А.Румянцева: «А явное есть ко всякому злу подозрение на них и на мулл, и абызов, таких же пришельцов, кои, во-первых, утверждают и распространяют закон свой и обрезывают не токмо чуваш и мордву, но и русских беглых, как о том заподлинно слышал». Распространенность этого явления подтверждал и башкирский историк Ахмед Заки Валиди: «Русские, поселившиеся среди нас как лавочники или кузнецы, очень быстро усваивали наш язык, а их дети впоследствии долго пребывали под воздействием ислама, а иные, несмотря на запреты Российского законодательства, вообще переходили в ислам».
Происходила и культурная конвергенция – например, казачий атаман и лидер одного из антиимперских восстаний Степан Разин владел татарским и калмыцким языками, что было распространенным для того времени явлением, учитывая тесные контакты в зоне межэтнического взаимодействия этих народов и нередкие смешанные браки между их представителями. Ну, а в восстании Пугачева и Юлаева, в котором принимали участие практически все народы и конфессии срединной России, эти потоки слились воедино.
Учитывая все вышеуказанное, не должна удивлять и геополитическая ориентация бунтов «глубинного народа» в этот период. Пушкин, описывая в своей «Истории пугачевского бунта» развитие одноименного явления на его ранней стадии, писал: «Сперва дело шло о побеге в Турцию: мысль издавна общая всем недовольным казакам. Известно, что в царствование Анны Ивановны Игнатий Некрасов успел привести ее в действо и увлечь за собою множество Донских казаков. Потомки их доныне живут в турецких областях, сохраняя на чужой им родине веру, язык и обычаи прежнего своего отечества. Во время последней турецкой войны они дрались противу нас отчаянно».
История этих казаков-некрасовцев, нашедших приют в Османском государстве, гарантировавшем защиту их древлеправославной религии, известна и в том числе освещалась на TRT. Но надо подчеркнуть, что некрасовцы – это не какая-то «секта», как обычно принято преподносить, а выжившая благодаря исходу в Османское государство часть повстанцев атамана Кондратия Булавина, которую безуспешно пытались заполучить для расправы над ними имперские власти.
Так что описывающий пугачевское восстание в качестве апологета империи Пушкин констатирует очевидное – недовольные силы «глубинного народа» связывали свои надежды с Османским государством. И не только казаки – как он пишет дальше, описывая развитие пугачевского восстания: «Закубанские народы шевелились, возбуждаемые Турцией».
Впрочем, похоже, что Турция, а точнее Османское государство, «возбуждала» недовольные народы и группы Российской империи самим фактом своего существования и готовностью дать убежище гонимым россиянам. Сам Пушкин указывал, что «в Европе принимали Пугачева за орудие турецкой политики», о чем «Вольтер, тогдашний представитель господствующих мнений, писал Екатерине».
Однако, как он дальше пишет, императрица отвергла гипотезу Вольтера о «турецком заговоре», ответив философу-туркофобу, что Пугачев является самостоятельной фигурой и ведет свою игру. Тем не менее, идея «турецкого следа» в восстании Пугачева явно не оставляла Пушкина, который, повествуя о лидере восстания, писал: «Пугачев на Дону таскался в длинной рубахе (турецкой)». Хотя как раз в этом не было ничего удивительного – как было показано в предыдущей статье, культура Старомосковского государства находилась под сильным влиянием османской культуры. Так что для «глубинного народа», верного традициям, турецкие рубахи тогда были своими в отличие от одеяний петербургского дворянства.
Будучи представителем этого вестернизированного дворянства, которому повстанцы Пугачева угрожали уничтожением, Пушкин пытался представить «русский бунт» как «бессмысленный и беспощадный». Он, и правда, был беспощадным, учитывая то, что стороны вели эту, по сути очередную гражданскую войну, на уничтожение.
Однако бессмысленным его никак не назовешь — в ходе него коренные народы, религиозные и социальные группы Северной Евразии, лишенные своих прав и возможности вернуть их мирным путем, поднялись на вооруженную борьбу против культурно чуждых и фактически колониальных по своему характеру правительства и элиты. Борясь за свои права, они видели идеалом отнюдь не анархию, а справедливое правление «настоящего царя», мечты о котором постоянно давали о себе знать в появлении т.н. «самозванцев» после пресечения власти рода Рюриковичей.
Новые правители Российской империи и их верноподданные видели в Османском государстве, стоящем на пути их экспансии, непримиримого врага. Но боровшиеся с ними повстанцы «глубинного народа» относились к Османскому государству с явной симпатией и видели в нем своего союзника.
