20 июня 2024 года пресс-служба президента Таджикистана Эмомали Рахмона сообщила, что он подписал в общей сложности 35 законов, которые «направлены на защиту подлинных ценностей национальной культуры, предотвращение суеверий и предрассудков, излишеств и расточительности при проведении торжеств и обрядов, повышение духовности и социально-экономического уровня народа Таджикистана, а также на защиту прав и свобод ребенка, обучение и воспитание детей в духе гуманизма, патриотической гордости, уважения к национальным и общечеловеческим ценностям».
Однако внимание общественности, причем не только таджикистанской, привлек содержащийся в этих законах запрет на «подражание чуждой культуре в одежде, то есть ношение чужой одежды под названием сатр и хиджаб», который Рахмон анонсировал еще за несколько месяцев до этого.
Почти одновременно с этим в Таджикистане прошли репрессии против ряда важных политических фигур. Источники СМИ сообщают о задержаниях и допросах в эти дни порядка 50 человек, среди которых бывший председатель Верховного Совета Таджикистана Акбаршо Искандаров, в свое время даже исполнявший обязанности президента страны, бывший министр иностранных дел Хамрохон Зарифи и депутат Саидджафар Усмонзода, бывший лидер Демократической партии. Как между собой связаны эти события и что сейчас происходит в Таджикистане?
Гражданская война с перерывом на «национальное примирение»
По большому счету, ничего нового — имеет место лишь очередная эскалация тех процессов, что происходили в Таджикистане последние два десятка лет. Но чтобы понять их суть, придется вспомнить, что им предшествовало.
Таджикистан был единственной из постсоветских стран, которая прошла не через краткосрочную, а через многолетнюю гражданскую войну (1992 – 1997 гг), прямыми жертвами которой стали не менее 60 тысяч человек. Воевали между собой, с одной стороны, просоветские силы, оплотом которых были Куляб и Согд, с другой стороны, объединенная (исламско-демократическая) оппозиция, опиравшаяся в значительной степени на Горный Бадахшан, Гарм и Гиссар.
Известный российский полковник Владимир Квачков, возглавлявший в те годы 15-ю бригаду спецназа ГРУ, расквартированную в Узбекистане, в 2019 году откровенно рассказал о том, как военные и разведка ельцинской России совместно с каримовским Узбекистаном организовали просоветскую сторону этого конфликта и свергли правительство исламско-демократических сил. Однако к 1997 году, когда ни одна из сторон уже не могла одержать решительную победу над другой, в том числе при посредничестве России было достигнуто таджикское национальное примирение. Исход которого, впрочем, не менее поучителен, чем история начала этой войны.
По условиям Национального примирения оппозиция признала власть лидера просоветских сил Рахмона и согласилась разоружиться, получив в обмен на это инкорпорацию во властные, в том числе военные структуры, а также возможность участвовать в политической жизни страны в формате парламентских партий. К слову, к исходу активного этапа внутрисирийской гражданской войны подобный сценарий примирения сирийской оппозиции предлагали Башар Асад и стоящая за ним Россия. Однако вооруженная оппозиция предпочла фактическую дезинтеграцию страны с иностранным протекторатом над контролируемыми им территориями, и судьба таджикского «Национального примирения» позволяет понять почему.
Стабилизировав и укрепив свою власть, где-то в середине первого десятилетия нового столетия Эмомали Рахмон перешел в наступление на «примирившуюся» оппозицию, начав как избавляться от ее представителей в силовых структурах, так и преследовать ее легальные политические силы. В частности, в 2005 году Махмадрузи Искандаров, лидер Демократической Партии, был приговорен к 23 годам лишения свободы, были подвергнуты репрессиям и представители других оппозиционных структур.
В 2015 году генерал-майор Абдулхалим Мирзо Назарзода, за год до этого являвшийся заместителем министра обороны, реагируя на репрессии в силовых структурах против офицеров, связанных с оппозицией, поднял вместе с соратниками восстание в городе Вахдат. Восставшим не удалось развить успех, и они были заблокированы в Рамитском ущелье и убиты. Несмотря на то, что крупнейшая из оппозиционных Партия Исламского Возрождения Таджикистана (ПИВТ) осудила восстание, она после этого была запрещена, а против ее лидеров, участников и даже членов их семей прошли репрессии.
Примерно в тот же момент в Таджикистане развернулась и антирелигиозная кампания, с репрессиями против имамов, нападками на хиджабы, бороды, т.н. «ваххабизм». С тех пор они в общем-то и не прекращались, поэтому в 2020 году системное нарушение прав верующих в Таджикистане зафиксировал доклад о религиозных свободах Госдепа США, в котором эта страна была внесена в список государств — нарушителей религиозных свобод. Поэтому, последние антирелигиозные меры нынешней таджикистанской власти сами по себе сюрпризом для наблюдателей не стали.
Подготовка к транзиту или нарастающая паника?
Тем не менее, некоторые аспекты происходящего сейчас в Таджикистане обращают на себя особое внимание экспертов.
В частности, находящийся в эмиграции лидер ПИВТ Мухиддин Кабири в беседе с общественным деятелем Русланом Айсиным указал на то, что, в отличие от предыдущих репрессий, нынешние затронули уже ту группу, на которую он до сих пор опирался — кулябцев.
Кабири также утвердительно ответил на вопрос Айсина о том, могут ли нынешние репрессии быть подготовкой к окончательному транзиту власти от Эмомали Рахмона к его старшему сыну Рустаму, который с 2020 года является председателем верхней палаты национального парламента — Маджлиси Милли. На это, по его мнению, может указывать предшествовавшее аресту Саидджафара Усмонзоды его смещение с должности председателя Демократической Партии, так как Рахмон мог опасаться того, что она выдвинет сильного кандидата, способного составить конкуренцию его сыну на выборах президента. В подобной логике, по мнению Кабири, подоплека поведения Рахмона будет понятна до конца 2024 года. Если к тому времени он уйдет в отставку и выдвинет вместо себя на президентские выборы сына Рустама Эмомали, то нынешние репрессии окажутся подготовкой к этому. В противном же случае они будут проявлением нарастающей неуверенности Эмомали Рахмона в своем окружении, которая в дальнейшем может распространиться уже на его семью.
Идеологический вектор: внутри и вне страны
В свете разговоров о возможном транзите власти к Рустаму Эмомали следует обратить внимание и на его своеобразный международный дебют на заседании Парламентской ассамблеи ОДКБ, состоявшемся в Алматы 3 июня этого года. В то время как и Казахстан, и Россия публично обсуждают вопрос признания власти талибов в Афганистане, Рустам Эмомали назвал ее угрозой для стран — участников ОДКБ. Это выступление показательно тем, что, по мнению Кабири, некоторые «лидеры мнений» в Таджикистане стали создавать Рустаму Эмомали образ политика, который, в отличие от его отца, сможет восстановить диалог с той частью общества, что сейчас фактически маргинализирована, в том числе религиозной. Однако подобное его выступление продемонстрировало, что он будет продолжать непримиримую линию отца.
О сохранении антирелигиозного, воинствующе светского характера таджикистанской власти, вне зависимости от того, произойдет ее транзит или нет, свидетельствуют и запреты на исламскую одежду для женщин и религиозную активность для детей. Собственно, иного было бы сложно ожидать, ведь нынешняя власть в свое время возникла из страха в том числе перед религиозностью таджикского народа, проявившейся в деятельности оппозиции, и все эти годы поддерживала этот страх.
При этом обращает на себя внимание внешнеполитический контекст этих мер таджикистанской власти, а именно то, что они пришлись на острые дискуссии в российском медийном пространстве о необходимости запрета в стране никабов. Сторонники такого запрета в России восприняли на ура новости из Таджикистана, которые выглядят как явное усиление их доводов — мол, если в «мусульманском Таджикистане» запретили даже хиджаб, то что мешает «христианской России» запретить хотя бы никабы?
Показательно еще и то, что эти запреты были введены после краткосрочного кризиса в российско-таджикских отношениях, разрешившегося встречей Эмомали Рахмона и Владимира Путина. Поэтому не исключено, что еще одним адресатом этих запретов была та часть российского истеблишмента, которая стоит за «антиисламистскими» кампаниями в России. Таким образом идеологически близкая ей власть Рахмона словно бы дает ей понять, что в Таджикистане будет создаваться среда, благоприятная для воспитания ровно тех трудовых мигрантов, что приемлемы для России и не несут ей «угрозы исламизации».
